СОЦИОЛОГ АРТЕМИЙ ПОЗАНЕНКО О ТОМ, КАК ЖИВУТ В ИЗОЛИРОВАННЫХ ПОСЕЛЕНИЯХ Значительная доля посёлков и деревень в России находится вдали от транспортной магистрали и не имеет связи с ближайшими городами. Поэтому их жители сами решают проблемы с отсутствием учителей, полицейских, врачей, с безработицей и пустыми полками в магазинах. Аналитик лаборатории муниципального управления НИУ-ВШЭ Артемий Позаненко рассказал «Заповеднику» о врагах селян, прибыльном бизнесе на сборе ягоды и «деревне подростков».
– Артемий, что вы понимаете под изолированными сообществами?
– Есть города, такие как Норильск, Нарьян-Мар, которые отрезаны от страны, но всё равно достаточно крупные. Я рассматриваю не их, а те места, которые вообще от всего отрезаны, и жителям даже до районного центра трудно добраться. Например, если брать Архангельскую область, там в одном из районов я насчитал, что 40 % населения живет в пространственной изоляции. В Костромской области таких сообществ очень много, при том, что находятся они не так далеко от Москвы. Если брать близкие к Костроме Нерехтский или Красносельский районы, там, скорее всего, изолированных сообществ нет. А за рекой Унжей, на востоке, на севере области, их может быть по 10-15 на район. Местные говорят, если в окрестностях потерялся кто-то из соседних деревень, приехав на прогулку, на охоту, скажем, из Медведево, и потерялся, то его даже не ищут. Потому что это бесполезно: на 100, даже на 200 километров, только тайга и больше ничего.
– Как образуются эти изолированные сообщества?
– В 60-е годы была кампания по объявлению многих деревень неперспективными. Колхозы объединялись в совхозы, и люди почти насильно свозились туда. Почему почти? Ведь тогда нельзя было быть тунеядцем, надо было обязательно где-то работать. А все рабочие места были государственные. И раз они по указке сверху закрывались в этих неперспективных деревнях, то люди были просто вынуждены оттуда уезжать, чтобы не стать уголовниками. Так деревни сократились. Но некоторые остались. В основном, это старые сёла. Есть еще, например, села старообрядцев. Люди специально уезжали поглубже, чтобы их не нашли.
Многие лесные поселки строили в советское время. Причем, строили временное жилье, бараки на 20-30 лет. Некоторое время это работало. То есть в 50-е поселок создавался и к 70-м расформировывался, потому что весь лес вокруг был вырублен. Просто в какой-то момент Советский Союз рухнул, и люди остались в лесу, в своем временном жилье.
– То есть, в советское время изолированных посёлков не было?
– Практически не было. Да, они были очень удалены, но туда летала малая авиация. Если это на реке, то ходили катера, цены на билеты были очень низкие. В районный центр слетать – рубль, а зарплата могла быть 300 рублей. Сейчас этого нет. А где это сохранилось, то билеты на вертолет очень дороги. Скажем, 5 тысяч при зарплате в 10-15 тысяч – практически неподъемные деньги. Теперь люди сами по себе там живут.
Фото: Артемий Позаненко
Заезжие охотники оставляют машины в 10 километрах до Даравки
Фото: Артемий Позаненко
Вахтовка - единственный транспорт по маршруту Даравка-Кологрив для жителей посёлка
next
– Вы сейчас говорите об изолированных поселениях. Можно ли называть их именно сообществами?
– Конечно. В неизолированной сельской местности есть старые сёла, которым 300-500 лет, и есть советские посёлки, которым 50 лет. В старых селах есть более-менее единое дружное сообщество, а в советской сборной солянке люди живут очень атомизировано, оторвано друг от друга. В изоляции это не так. Фактор изоляции оказывается гораздо сильнее, чем фактор кровнородственных и давних соседских связей. Обычно это единые, дружные сообщества, где люди друг другу помогают в выживании. И, что характерно, в тех местах, где изоляция сильнее, замедляется депопуляция.
– Как это объяснить?
– Смотрите, изоляция бывает тоже разных уровней. Что такое незначительная изоляция? Поселок в паре километров от районного центра через реку. Но нет парома, нет моста. Когда ледоход, ледостав – они вообще полностью отрезаны. А когда зима, они просто тропку делают и проходят. Слабоизолированные – неустойчивые, они депопулируют, вымирают быстрее, чем неизолированные совсем. А сильноизолированные, наоборот, медленнее. Почему? Потому что трудности проявляются сразу. К ним трудно добраться, у них проблемы со снабжением, высокие цены в магазинах, там нерентабельно иметь бизнес, особенно официальный. Минусы очевидны, а плюсов при такой изоляции нет. У тех, кто живёт в значительном отдалении, есть возможность свободно эксплуатировать природные ресурсы.
Кто главные враги селян? Это контролирующие инстанции. Пожарные, Роспотребнадзор, Санэпидстанция, которые выдвигают единые требования по стране, и там их совершенно невозможно выполнять. Люди в таких местах всегда активно рыбачат, поэтому самый большой враг для них – это Рыбнадзор. Формально их считают браконьерами, хотя на самом деле таковыми они не являются, потому что они достаточно ответственно относятся к окружающей среде, потому что она их кормит: они не возьмут больше, чем нужно.
В общем, все эти рейды – большая проблема. А чем дальше, тем этих контролирующих инстанций меньше. В самые удалённые не приезжает никто, кроме Рыбнадзора. Вы, наверное, смотрели фильм «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына»? Там изображено более-менее изолированное село в Архангельской области. Героиня – инспектор Рыбнадзора. Во-первых, женщина – в реальности я практически такого не встречал, – во-вторых, местный житель. Это абсолютно нереально, потому жизни ей там не будет. Она либо не станет свои обязанности выполнять, либо её статус в сообществе ниже плинтуса. На самом деле, эти инспекторы приезжают из соседних районов, часто из других регионов. В Архангельской области, на Мезени, приезжают из Коми. На Беломорское побережье Карелии – из Архангельской области, через море, чтобы не было этого конфликта интересов.
В сообщества Костромской области приезжают контролёры из районного центра, поскольку это не совсем «свои» люди. А благодаря тому, что в отдалённые территории трудно добраться туристам, охотникам, то даров природы остаётся очень много. У кого есть возможность так или иначе клюкву, бруснику вывозить – они это делают. И на этом можно очень большие деньги сделать.
– Сколько это может быть?
– Вот конкретно случай, с которым я сталкивался: семья из двух 70-летних пенсионеров за сезон сдачи ягод заработала 200 тысяч. Я слышал про миллион за сезон – в это не очень верю. Я и сам эксперимент проводил, выяснял, сколько можно за день собрать ягод, и цены смотрел в приёмных пунктах. Миллион возможен, если его заработал клан, кооператив, который ничем больше не занимается. Но тоже нужно понимать, что миллион делится уже не на двоих, а на восьмерых.
Есть такое понятие в сельской социологии – орудия слабых. Много про это писал Валерий Виноградский. Это такая система сельских инструментов, которые позволяют в кризисный период выжить. То есть, когда нет рабочих мест, люди извлекают какую-то небольшую прибыль просто из всего на свете. Они вяжут, мастерят, расширяют подсобное хозяйство по возможности. И вот он говорит, что орудия слабых слабы, потому что они позволяют выжить, но не позволяют развиваться.
Там копейка, тут копейка, но все равно рубль из этих копеек не получается. На севере, в частности, в Костромской области и дальше, это не так. Когда ты занимаешься не личным подсобным хозяйством, а присваивающей экономикой, твои трудозатраты меньше, а прибыль значительно больше. И поэтому люди могут жить гораздо богаче.
– Насколько изолированные сообщества самостоятельны в решении проблем?
– Свои общие проблемы они решают вместе, практически все. Главы сельских поселений, на территории которых находятся изолированные сообщества, говорят: «А что я могу для них сделать? Они так далеко, это все очень дорого. Понятно, что я для них сделать не могу вообще ничего. Они это понимают, они на меня не обижаются. Они все делают сами». Как правило, власть не помогает и не мешает – она им ничего не дает, но и не проверяет постоянно. То есть, получается, такой анархо-коммунизм. Они живут практически как одна семья и этими отношениями очень дорожат. Помимо того, что у них там, во-первых, чувство абсолютной свободы, возможность эксплуатировать ресурсы как они хотят, вести образ жизни, как они хотят, у них сохраняются общинные отношения, которые они тоже не хотят утрачивать.
Мы были в одной деревне в Кологривском районе и наблюдали за тем, как люди взаимодействуют между собой. Меня это поразило. То есть, люди 70-летние, и старше, средний возраст, моложе, они все вместе взаимодействуют так, как я взаимодействовал со своими сверстниками в деревне. Я лето проводил в деревне в Калужской области в детстве каждый год. И они между собой общались также, как мы в 14 лет. – «Что, ты сегодня выйдешь?» – «Пойдем в баню?» Или: «Пойдем в футбол поиграем?» То есть, это была абсолютно деревня подростков. И это меня очень тогда впечатлило. Обычная старая деревня, изолированная. Сейчас там строят или, может быть, уже открыли психбольницу. Соответственно, теперь там появится работа, кого-то будут возить из районного центра. Наверное, там изменится образ жизни, потому что деревня перестанет быть настолько изолированной.
– А есть ли проблемы, помимо транспортной, которые практически невозможно решить?
– В одном люди абсолютно зависимы – в школе. То есть, они не могут повлиять, будет у них школа или нет. Это уже решение принимается на районном, на областном уровне. Если школа закрывается, а образование у нас обязательное хотя бы до 9 классов, то перспектив у деревни не остается. Сами на домашнее обучение не берут, высшего образования как правило ни у кого нет. Семьи с детьми вынуждены уезжать.
– А как сами жители относятся к факту изоляции?
– Они считают свою изоляцию благом. Конкретный пример в Мурманской области. К жителям одного села прилетела губернатор, предложила за областной счёт построить дорогу. Жители на сходе проголосовали «против». И в Костромской области тоже такие есть. Им не предлагали, но когда я задавал вопрос, хотели бы они, чтобы построили мост, сделали асфальт, многие говорили: «Нет, тут всё тогда пропадет». Они к этой изоляции привыкли, они видят ее преимущества, они за то, чтобы она сохранялась.
– Артемий, расскажите, как изоляция влияет на образ жизни людей, на их быт.
– От изоляции зависит рацион людей. Рыбалкой занимаются практически все, охотой – многие. Поэтому у них выше потребление мяса, рыбы, чем в сельской местности. Техника у них другая. Понятно, что обычные легковушки в поселениях бесполезны – должны быть хотя бы «Нивы», «Уазики». В одном селе Мурманской области у многих жителей есть вездеход, который выглядит как бронетранспортёр. Дом, забор, а под березкой стоит накрытый брезентом БТР... И у всех есть снегоходы. А если у реки, у воды – то лодки обязательны. И кстати, оставлять лодки без присмотра они не боятся. Более того, они не снимают лодочные моторы, которые среди воров считаются лучшей добычей, чем сами лодки.
– Там нет вороства?
– Да, потому что воры туда не заезжают. А если жители вычислят, что ты вор, жизни не будет – могут и порешить в лесу. Они даже дома не закрывают.
– Полиция там есть какая-нибудь?
– Нет, точнее, есть формальный участковый уполномоченный, который, как правило, сидит в районном центре и в посёлке не бывает. Бывает, полиции ставят негласный план по штрафам – раз в год они могут выезжать в какой-то рейд, штрафовать за непривязанных собак. Конечно, если случается убийство, полиция приезжает. Но их присутствие там не ощущается.
– А со здоровьем как решают проблемы?
– Есть фельдшер, но «скорая помощь» чаще всего не приезжает. Просто потому что бюджеты у всех районных больниц очень низкие – это дорого. В некоторые деревни «скорая» при всём желании проехать не может, особенно если это ГАЗель, а не «буханка». Могут быть какие-то негласные правила: машина ездит по районному центру и 15 километров от района. Дальше либо сами привозите, либо приедут, когда человек при смерти. Или, например, бригада врачей может приехать к берегу реки, но тут человека больного нужно самостоятельно на лодке перевезти. Важно не растрясти по пути, а то, может быть, и не доедет. Поэтому развито самолечение.
– Расскажите, какими технологиями пользуются жители?
– У всех «триколоры» стоят. Информационной изоляции там нет. Они абсолютно в курсе, что происходит. Телевидение везде, но мобильной связи может не быть. Но, как правило, там есть хотя бы таксофон. Или несколько стационарных телефонов на деревню. Если телефоны есть не у всех, люди ходят друг к другу звонить.
– Артемий, а как к вам относятся, когда вы приезжаете в сообщества в роли исследователя? С вами, как с чужаком, какие отношения выстраивают?
– Люди очень открытые: легко пускают ночевать, кормят, всё рассказывают. В общем, не было каких-то казусов. За все время я только один раз в Костромской области встретил пьяного. Это был сопровождающий почтальона, её же муж. Три раза в неделю почтальон ходит на 12 километров за реку за почтой, муж помогает нести сумки, переплавляться на лодке. В местном магазине нет лицензии на продажу алкоголя, и в самой деревне не гонят ничего. Так три раза в неделю он пьян.
– Вы сказали, что они чувствуют абсолютную свободу. В чем это выражается?
– Допустим, в деревне живёт 50 человек трудоспособного населения. Из них официально на рынке труда так или иначе присутствуют семь человек. 43 чем живут – непонятно. Государство этого не видит, статистика этого не видит. Ольга Голодец на конференции в 2013 году говорила, что у нас 86 миллионов человек в трудоспособном возрасте, из них 38 миллионов – мы не знаем вообще, чем они занимаются, у нас нет никаких данных. Тут, эта доля гораздо выше. Соответственно, они официально нигде не работают. Они даже официально не являются безработными. Люди иногда встают на биржу, чтобы получать мизерное, в 800 рублей, в 1000 пособие. А здесь это нельзя сделать, потому что нужно дважды в месяц ездить в районный центр отмечаться, и денег на эти поездки уходит больше, чем само пособие, поэтому безработных нет. Есть такие населенные пункты, где есть рабочие места. В той же Мурманской области, например. Есть вакансии, а люди на них не идут. То есть, им предлагают работу, а они отказываются. Почему? Потому что они живут лесом. А если они будут с такого-то часа по такой-то сидеть на работе, они не смогут пойти в лес, а это для них гораздо выгоднее и приятнее. То есть, реально из 50 человек семь, скажем, работают, у остальных свободный график. То есть, они делают что хотят и когда хотят. Может быть, так или иначе природа диктует какие-то условия, но в целом, они абсолютно свободны, и они это осознают.
http://zapovednik.space/material/Oni-absolutno-svobodny
